Татьяна Латукова. Ведьма в лесу (Ведьма 1.0)

36. Версии и догадки

Когда Бирман меня бесцеремонно разбудил, за окном была уже глубокая ночь.

– Рита, эй, птичка, вставай, поспишь потом еще. Расскажи нам, что собиралась.

Почему менты называют меня птичкой? Откуда это странное обращение взялось? И это не в первый раз, вроде как уже ко мне прилипло. Ну что во мне от птички? И от какой именно птички?

В большой кухне было тепло. Светящийся блин на высоком потолке казался солнечным кругом, в лучах которого некоторая заброшенность кухни казалась милой и симпатичной. Гобеленовые занавески, покрытые заметным слоем пыли, отгораживали кухню от темноты внешнего мира.

На простом столе стоял красивый дулевский сервиз с узором ярких красных и желтых не то листьев, не то цветов. В больших ладонях Влада маленькая чашечка смотрелась хрупкой и ненадежной. Подчеркнуто осторожное обращение опера с фарфором выдавало, что он в повседневной жизни не пользуется столь изящными вещицами, а его редкое знакомство с ними уже заканчивалось кучками битых черепков и осколков. А вот Коля, наоборот, держал свою чашку непринужденно и уверенно. Сергей забрал себе толстую и большую кружку. Попутно он неспешно чертил карандашом какие-то закорючки на листе бумаге.

Хотя для меня было приготовлено центральное место за столом, я предпочла остаться стоять, облокотившись на сплошную деревянную столешницу длинной кухонной стенки. Последний раз я выступала перед столь внимательной аудиторией в последнем классе школы на экзаменах. После как-то не доводилось. И я занервничала. Все, что казалось мне логичным и обоснованным, вполне могло показаться троице сыщиков полной ерундой. Но отступать было поздно, и я начала излагать свою теорию:

– Понимаю, что все это может показаться безумным, но вернемся на двадцать пять – тридцать лет назад. Жили-были Маша и Женя Рогальские. Красивая любящая пара. Все у них было хорошо. И многие их знакомые до сих пор уверены, что более дружной семьи они не видели.

Скептический взгляд Бирмана подсказал мне, что я выбрала не слишком интересное начало. Я заторопилась выложить главное:

– Семья и правда была дружная. Но едва я стала интересоваться жизнью мамы, выяснилось, что у нее было много любовных связей на стороне.

У мамы был роман с неким Василием Корягой, мужем ее коллеги по работе. По словам его жены, после громкого скандала Василий погиб. Далее. У мамы был скандал с гражданским мужем ее начальницы, не знаю его фамилии, но звали его Мурад. После публичного скандала Мурад оставил непонятную записку и исчез. Предполагали самоубийство, но тело так и не нашли. Затем. Мама весело проводила время с неким Алексеем Суворовым. Снова громкий скандал, и снова через неделю любовник исчезает в неизвестности.

О, наконец-то я почувствовала напряженное внимание ментов. Они считали предполагаемые трупы. Я быстро продолжила:

– Знаю, напрашивается подозрение в отношении моего отца. Но есть еще один неизвестный в этом уравнении. В молодости у отца был друг. Я не знаю, как его зовут и кто он. Зато я обнаружила, что в квартире у отца полно фотографий, где они вдвоем с ним и втроем с мамой. Отец называет этого третьего попросту Френдом. И я полагаю, что Френд тоже был любовником мамы. Но не приключением на пару раз, а постоянным любовником.

Бирман нетерпеливо перебил меня:

– Ты его видела?

– Да. Также как и вы с Владом. Это тот тип, что за мной следит.

– Когда ты впервые заметила слежку?

– Я бы ее вообще не заметила. Но когда вы погнались за мной в метро, ты наверху говорил, что видел мужчину в возрасте с портфелем, который меня выслеживал. Я стала оглядываться и заметила его. В конце концов, он засел прямо у моей квартиры, и я пришла к вам.

Во внимательных глазах Бирмана блеснула сталь:

– Ты слышала мой разговор с Владом возле метро?!

– Частично. Там было довольно шумно.

– И где ты была?

– Там будка трансформаторная, за ней щель. Я маленькая и могу туда пролезть.

– Ты была там все время, пока мы разговаривали?

– Ну да.

После короткой паузы Влад с Колькой заржали в голос. Хлопая себя по коленкам, они заливались смехом, словно дети. Бирман сначала нахмурился, но затем вдруг тоже улыбнулся:

– Ты чума, Ритка.

Улыбка у опера оказалась обаятельная и обезоруживающая. Я думала, ему лет сорок, но с улыбкой он казался намного моложе.

Бирман вернул себе привычный серьезный вид и добавил более сдержанно:

– Давай по порядку. Итак, ты подозреваешь Френда в том, что он причастен к исчезновению друзей твоей мамы. Предположим, что ты права. Френд любил твою мать. И из ревности устранял всех прочих соперников. Причем здесь ты?

Хороший вопрос. Я пустилась в куда менее внятные объяснения:

– Для меня все началось с вечеринки, на которой Дионис глупо трепанулся о том, что я похожа на мать. Вроде бы никто не придал этому значения, но я полагаю, что кто-то обсудил это где-то еще, где убийца мог это услышать. Услышав, он ко мне присмотрелся. И перенёс на меня какие-то эмоции, связанные с мамой.

– Но ты на неё не похожа.

– Дионис не знал, что я – приемный ребенок, поэтому сходство казалось ему более чем логичным. И делая свои злополучные фотографии, он попросту подогнал меня под тот облик, что был у матери. Когда Дионис чем-то увлечен, он трепется об этом направо и налево, так что некто снова мог услышать о том, что сходство не только существует, но и документально подтверждено. Разгром студии и отравление Диониса – свидетельство того, что фотки имели значение. То есть важным выглядит тот факт, что я похожа на мать, хотя она моей родной матерью не является…

Я остановилась перевести дух. Бирман протянул мне чашку с чаем и подбодрил:

– Сядь. И не спеши, а то у меня от сегодняшнего вечера голова кругом идет.

– Я думаю, Френд был одержим Машей Рогальской. Увидев похожую женщину, испытал приступ старой болезни и вернулся к тому, что проделывал раньше – избавился от всех моих любовников. И еще, я думаю, что Осинка поплатилась за свой длинный язык. Когда ты сказал, что Севу Боева убили, это сразу пришло мне в голову. Про Одоевского и Дорика могли знать многие. Но о моей любви к Севке, кроме самого Севки, знал только Боев-старший. И знала Осинка. Обычно она не выкладывает чужие секреты, но ее можно разговорить псевдоумными беседами о любви и психологии.

Троица ментов обменялась многозначительными взглядами, совершенно непонятными мне. Сделав еще один глоток, я продолжила:

– Но здесь есть пара противоречий. Если убийца – Френд, и если он одержим мной, как когда-то Машей Рогальской, то почему он никак не обозначил свой интерес прямо ко мне? И зачем он так ловко подставил меня под обвинения в убийстве?

Колька после паузы выдал вслух ту мысль, которая не давала мне самой покоя:

– Похожа или не похожа – вопрос субъективности. Ты не думала о том, что Маша, может быть, не приемная, а твоя родная мать?

Я вздохнула. Вот оно, самое главное.

– Я думала. Но слишком уж запутанно все получается.

Бирман пристально на меня посмотрел, словно хотел высказать нечто важное, но передумал, и главным моим собеседником стал Колька:

– Давай по порядку. Вернемся на двадцать пять лет назад. Почему усыновления?

– Мои братья считают, что мама не могла иметь детей. Но с ней самой они, естественно, этого не обсуждали. Если представить, что все было наоборот, тогда многое понятно. Отец не мог иметь детей. А у мамы были любовники...

– И в чем проблема? Если уж прямо такая любовь, он не мог принять ее детей?

– Не в детях дело. Он всегда свято верил в ее непорочность и отличие от всей остальной женской породы. Представляете, к нему люди приходили и прямо заявляли, что жена ему изменяет, а он им не верил, потому что она – образец чистоты и совершенства.

– А она хотела быть с ним несмотря ни на что?

– У нее была спокойная налаженная жизнь. Идеальный муж, выполняющий все прихоти и свято верящий в ее женскую непогрешимость. Любовники, сходящие от нее с ума в буквальном смысле слова. К тому же хитроумный план, если это план и все так было, касался меня одной. Мама пожелала иметь детей. Отец сдался, как всегда сдавался, и согласился усыновить даже не одного – двух детей. Когда через три года мама притащила в дом еще одного усыновленного ребенка, никому и в голову не пришло, что это ее собственное дитя.

Влад с явным сомнением спросил:

– А Рогальский при этом пузо беременной жены не заметил?

– Он четыре месяца провел в Хабаровске, в командировке. Как раз в год, когда я родилась. А мама вроде бы долго лечилась от чего-то по женской части. Так что, может, здесь все и сходится.

– А любовник? Почему она не ушла к нему?

– Возможно, он был женат. Возможно, понятия не имел, что она забеременела. Да и все, с кем я разговаривала, в один голос утверждают, что Маша очень уж хорошо устроилась в этом браке.

Колька мысленно раскладывал пасьянс из возможностей и вероятностей. Я подкинула в его «колоду» еще одну картишку:

– В моем усыновлении есть одна странность. У моих братьев настоящие родители известны. И это не асоциальные элементы, лишенные родительских прав. Хорошие семьи, никаких алкоголиков и случайных связей, только несчастные случаи. Можете с Костей пообщаться, у него на этом месте вообще пунктик, и я полагаю, что развился он не на пустом месте. Для отца происхождение детей имело значение и не маленькое. Но мое происхождение неизвестно. И все же Рогальский согласился взять меня в семью. Маме наверняка пришлось очень постараться, чтобы преодолеть его предрассудки.

Влад сдержанно зевнул, а Колька озвучил свои мысли:

– Допустим, все так. Но что это дает сегодня? Предположим, кто-то замечает, что усыновленный ребенок на самом деле слишком уж похож на неродную маму. Складывает один и один – получает два. Почему такой простой факт вызвал столь масштабные и мрачные последствия?

Я только пожала плечами:

– Претендовать на какие-то имущественные права мифического папы я, ясное дело, не могу. Адюльтеры с погибшей десять лет назад женщиной тоже никому не интересны. Остается то, что, возможно, Френд и есть мой настоящий отец.

– То есть, убивая кавалеров дочери, он оказывает ей ту же услугу, что когда-то осуществлял для матери. Восстанавливает загубленную честь. Круто.

– Это объясняет, почему он за мной следит. И почему не подходит близко – потому что в точности и сам не знает, что со мной делать. Но непонятно, зачем он подставляет меня под убийства.

– Рита, возможно, была подстава с Одоевским. Ее легко было устроить. Но с Дориком, скорее всего, просто роковое совпадение. Обошлись же без тебя в убийстве Боева?

Бирман наконец-то подал голос, сообщая, что он понял замысловатую версию, но относится к ней без восторга:

– Сценаристы мыльных опер корчатся в муках зависти. Но почему бы и нет. Объясняет многое. Только ты, Рита, умолчала об одной подробности. Важной, если принять во внимание отношение к наследственности твоего отца. И ключевой, если верить в то, что Маша Рогальская была любящей матерью…

Он знал. Как он это вытряс из отца, сравнительно легко рассказывающего о моем усыновлении, но намертво молчащем об обстоятельствах моего появления на свет? Не представляю. Однако Сергей давал мне возможность рассказать обо всем самой.

Я никогда этого ни с кем не обсуждала и надеялась, что не придется обсуждать. Но, когда я уже начала придумывать какие-то жалкие отмазки, внутренний голос, некстати обнаруживший какой-то потайной люк на дне сознания, выдал: «Сняв ботинки, по шляпке не плачут». В оригинале было как-то иначе, но с похожим смыслом. Глубоко вдохнув, я как можно спокойнее рассказала:

– Я родилась где-то на путях железной дороги. Может, в подсобке или старом вагоне. После родов меня завернули в мешковину и оставили под лавочкой возле пригородных платформ. Даже оторванную пуповину не перевязали. Был январь, и мне крупно повезло, что одна тетка польстилась на чужое добро…

Наступившая тишина показалась мне невыносимой, и я поторопилась заполнить ее звуком хотя бы своего голоса:

– Уж вы-то наверняка в курсе, что такие истории случаются. Я только не верю, что мама, ну, то есть Мария Рогальская, могла так поступить с каким бы то ни было ребенком. Не говоря о своем собственном.

Странно, иногда так хочется, чтобы тебя хоть кто-нибудь пожалел. Но теперь мне отчаянно хотелось, чтобы трое мужчин, подозревающих меня черт знает в чем, перестали так явно меня жалеть. Ничего этой глупой жалостью не изменить. И не исправить.

Нормальные женщины оставляют детей в роддоме. В крайнем случае, подбрасывают в больницы или соседям с детьми под дверь квартиры. Ни одна вменяемая женщина, которой действительно не все равно, что будет с ребенком, не бросит младенца под лавку на вокзале. Любые мои попытки представить биологическую связь между мной и Машей Рогальской упирались в этот аргумент. Я знала, что мама всех нас троих любила, как своих детей. Оберегала, заботилась, волновалась. Мне повезло, что я какое-то время росла под ее опекой в тепле и ласке. Да, мне пришлось вернуться в мир вокзальных лавок, но я хотя бы узнала, что есть и другие миры. Мысль о том, что одна и та же женщина могла меня сначала бросить, а потом спасти, причиняла боль.

Я повернулась и поставила чашку в раковину. Фарфоровое блюдце громко звякнуло о старую эмалированную кромку. Вот только мне еще чужой фамильный сервиз перебить не хватало.

Сзади раздался спокойный голос Сергея, решающего проблему по принципу чьей-то там бритвы, которая так и норовит порезать тех, кто слишком увлекается интеллектуальными орнаментами:

– Есть и самый простой вариант, птичка. Если отвлечься от родственных связей и твоей похожести-непохожести на Марию Рогальскую, то не исключено, что подставляют тебя по одной причине – ты раскопала старые истории с пропажей людей, а значит, вытащила на белый свет до черта давно забытых скелетов.

– И ради этого убили трех человек?

– Кто знает, скольких всего убили?

Кажется, Бирмана сказанное не пугало. А я вдруг вспомнила взгляд Френда в зеркале. Тяжелый взгляд усталого немолодого человека, который должен доделать парочку важных дел. Одержимый взгляд. Одержимый мной или тем, что он видел во мне. Дело точно было не только в забытых скелетах.

Бирман встал и, покосившись на откровенно дремлющего Влада, распорядился:

– Всем спать. Утро вечера мудренее. Ты, Ритка, отлежалась за день, а нам завтра снова на работу.

37. Сокровищница

Следующая страница: 37. Сокровищница

Мозги в доли секунды выдали резюме: мертвая тишина. В смысле - живых здесь нет.
«Ведьма в лесу»