Татьяна Латукова. Ведьма в лесу (Ведьма 1.0)

16. Милый дом

Слабая утроба резко исторгла на белый свет хилое дитя со сморщенным личиком и кривыми ножками. Неловко перехваченный ребенок издал какой-то тихий всхлип. Полный боли взгляд роженицы на мгновение уставился в мутные глаза ребенка, затем равнодушно скользнул дальше. Внимания удостоилось местечко между ног младенца – миру явилась новая утроба для продолжения рода человеческого. Сам этот факт оскорбил вселенную новой матери. Она ненавидела девочек в принципе. И жалкое синее существо поставило крест на ее мечтах о сыне. О мальчике. О мужчине, которого можно будет возвести на алтарь нерастраченных чувств и отдать всю себя в жертву ненасытному мужскому существу…

Кирилл разбудил меня где-то глубоко в ночи, сказал, я стонала во сне. Он крепко прижал меня к себе и стал тихонько укачивать, шепча какие-то глупости. Ясное дело, я тут же размякла, словно кусочек хлеба под дождиком. А утром оказалось крайне сложным восстановить образы из сна. Кто была эта роженица? Моя биологическая мать? Или все же другая женщина? Я не могла вспомнить ее лицв, и в то же время была уверена, что, даже вспомнив, я могу его и не узнать, как не узнала во сне. Чье рождение я видела? Неужели свое? Это меня отвергли только из-за того, что я родилась девочкой? Или это был другой ребенок? Почему видение пришло сегодня? Потому что я настроилась на раскапывание семейных историй?

Кто-нибудь знает ответы?…

Вечером у меня было запланировано шоу «Фея кулинарных чудес». Простой белый фартучек с ярким красно-желтым узором должен был отвлечь Кирилла от того прискорбного факта, что готовить в действительности я не умею. Совсем. И простые блюда, и разные изыски вроде соусов, обжарок-пропарок, маринадов и приправ, часто составляющих изюминку разных блюд для меня как темный лес. Точнее даже как глубокое горное ущелье. Потому что в темный лес я при необходимости зайду, и даже не сильно испугаюсь. А вот прыгнуть с высоты даже при условии наличия парашюта будет для меня испытанием не из простых.

Фартучек справился со своей задачей, и романтическое настроение любимого я попыталась превратить в авантюристическое. Подсунув ему тарелку с мороженым, я словно невзначай спросила:

- Я хочу домой к отцу попасть. Поможешь мне немножко? – Карие глаза спокойно улыбнулись, подтверждая, что сейчас их обладатель готов на все. Но мозги, стряхивая с себя любовный флер, все же поинтересовались:

-Ты хочешь что-то тяжелое прихватить?

- Да нет, просто немного порыться в отцовских бумагах. Уточнить кое-что о маме. Может, что интересное о себе найти.

- Втихаря что-ли?

- Скажем так – тихо и незаметно.

- Дверь взламывать придется?

- Нет, конечно, у меня ключи есть. Если уж отец за последние десять лет не удосужился замки поменять, вряд ли он сейчас занялся этой проблемой.

- Почему ты одна не хочешь туда идти?

- Боязно как-то.

Кирилл перекатился по кровати и подсунул мне под нос полную ложку растаявшей сладкой жижи. Измазав мороженым мой рот, нос и щеки, он веселым тоном спросил нечто совсем невеселое:

- Слушай, я не понимаю твоего заискивания перед отцом. Он что, бил тебя?

- Нет, что ты. Так приличные люди не поступают.

- Прости, что такое говорю, но, может, он как-то обозначил свой интерес к тебе как к девушке, женщине?

Наверное, у меня сделалось очень дурацкое выражение лица, потому что Кирилл улыбнулся, покачав головой:

- Ясно, нет. Надеюсь, я не слишком шокировал тебя, предположив такое. Прости.

- Ты его не знаешь. Он – фанат одной женщины. Моей мамы. Думаю, отец смутно догадывается, что другие женщины существуют, но вряд ли рассматривает даже возможность каких-то отношений с кем-то кроме нее.

- Это странно. Он еще не старый мужик. Да и видный такой. Неужели какой-никакой юбчонки рядом не крутится? Может, он просто это не афиширует, поэтому ты и не знаешь.

- Может, ты и прав. Но мне сложно это представить.

Кирилл сделал стойку на голове, но не удержался на мягкой опоре и плюхнулся на пятую точку. Отдышавшись, он спросил:

- И когда мы штурмуем твердыню твоего отчего дома?

- До конца недели. Пока папа уехал в Саратов на какой-то семинар.

- А-а, то есть нам не грозит встретить грозного родителя с обрезом наперерез? Тогда что ты дрожишь как осиновый лист?

Я не знала, что ответить. Мне казалось, что я уже изжила в себе ужас тех нескольких дней, когда моя тихая и размеренная жизнь превратилась в кошмар наяву. Но, оказывается, мой страх был слишком хорошо заметен. На самом деле я боялась не самого отца, уж теперь-то он ничего не мог мне сделать. Я боялась отца как реальное воплощение силы, уничтожающей твои планы на завтра, на весь следующий год – а позже оказывается, что и на всю жизнь.

И все же язык у меня не повернулся рассказать Кириллу о том, как отец выставил меня из дома. Это влекло бы за собой рассказы о том, что последовало дальше.

Мой любимый журналист между тем углубился в проблему с профессиональным рвением:

- Слушай, а ты ведь прописана там, у отца?

- Не знаю. Я не выписывалась.

- А квартира приватизирована?

- Да, давно. Но я точно знаю, что все оформлено на отца. В самом начале можно было не вписывать детей, так что меня там не стояло.

- Но если тебя не выписали - у тебя есть законное право проживания. И уж тем более ты можешь войти в квартиру в любое время – есть там твой отец или нет.

- Если я попытаюсь это сделать без его разрешения, это точно спровоцирует его решить все вопросы с моей выпиской и заменой замков.

- Ладно. Не буду спорить. Пошли, поиграем в Холмса и Ватсона завтра после обеда.

Родной дом встретил меня стерильностью и равнодушием. Я ни разу не слышала, чтобы у отца была домработница или приходящая уборщица, но только сейчас осознала, что привычная чистота – результат чьего-то труда. И труд этот наверняка выполняла женщина. Постоянно бывающая рядом с отцом женщина. Определенно, Кирилл прав в том, что я слишком уж следую однажды сложившимся представлениям. Может, все совсем не так, как кажется.

В типовой квартирке было три комнаты. Родители получили жилье в те времена, когда семье с тремя детьми государство оказывало поддержку квадратными метрами. Самая большая комната сначала была детской, но после того, как старшие птенчики вылетели из родительского гнезда, отец произвел рокировку. Ему потребовалось больше пространства для творчества, м я переселилась в бывшую спальню родителей. После моего ухода из дома мои девять метров стали чем-то вроде гостевой комнаты, где останавливались разные соратники и коллеги отца, приезжавшие на столичные мероприятия из самых разных мест земного шара.

Финансовый успех, снизошедший на отца, решившего издавать свои мысли об устройстве мира, трансформировался в шикарный кабинет, который был бы более уместен в каком-нибудь старинном английском замке. Дубовые настенные панели, книжные шкафы, занимающие всю стену от пола до полка, массивный стол на резных ножках – так и напрашивались в этот интерьер лорды и сэры в сюртуках и цилиндрах. Впечатление портил сравнительно низкий потолок типовой многоэтажки и пейзаж за окном – серый московский двор с грязной детской площадкой слишком уж диссонировал с великолепием дорогого кабинета.

Я застала только самое начало работ по проектированию рабочего пространства отца. И несколько лет назад, попав впервые в законченный кабинет, испытала благоговейный восторг от получившейся торжественной красоты. Но потом жизнь занесла меня в другие кабинеты, и тогда я поняла, что созданное отцом чудо было не более, чем грубым подражанием. Качество работ по дереву, да и само состояние исходного сырья оставляло желать лучшего, конструкция полок и наполнение шкафов были тупо скопированы с какого-то журнала и от этого оказались неудобными, заметные потеки лака создавали ощущение неаккуратности и грязи. Не знаю, понимал ли отец, что несмотря на кучу вгроханных в кабинет денег, результат оказался посредственным. Или я слишком пристрастна?

На рабочем столе стояла большая фотография, на которой отец и мама обнимались с тем самым мужчиной, что был на одном из моих детских снимков. Но на несколько лет раньше. Отец и его приятель казались зелеными юнцами, а мама была стройной девушкой, хотя, пожалуй, и тогда в ней было все, что позже сводило сильный пол с ума. Учитывая, что в кабинете было одно-единственное фото моих братьев размера 10*15, да и то стоящее за стеклом шкафа, максимально далекого от стола, а я и вовсе не удостоилась изображения, фото троицы много значило для отца. И кто же этот загадочный третий?

Я решительно раздраконила рамку и вытащила хрупкий черно-белый снимок. На обороте стояла короткая кривая надпись: «Маше и Жене на память». И чуть ниже размашисто подпись: Frend. Будто слабо было написать имя, фамилию, отчество, дату рождения, адрес и как связаться лет через -цать.

Осторожно собрав обратно рамку и водрузив ее на место, я приступила к обыску книжных шкафов. Одна из секций была заполнена папками и коробками с документами. Отец поддерживал идеальный порядок во всех бумагах, каждая коробка была аккуратно подписана с помощью распечатанного ярлычка. Оставалось надеяться, что отец не додумался прятать семейные секреты под каким-нибудь неподходящим названием вроде «Материалы к конференции МАКТОБ». Ведь с первого взгляда понятно, что «мактоб» - совершенно точно не то, что надо. Но если нужно кого-нибудь запутать, ничего лучше «мактоба» и не придумаешь.

И все же отцу, видимо, не приходило в голову что-либо прятать. На верхней полке в углу я обнаружила три папки с надписями «Домашний архив», «Дети» и «Семейное фото».

Первые две папки содержали кучу ксерокопий разных житейских бумаг. Некоторые, как например, свидетельство о браке родителей, казались интересными, но в действительности были не более, чем просто документами. Другие, с виду скучные, добавляли к уже известным мне сведениям достоверности. Страницы из трудовой книжки мамы поведали мне о ее работе в разных образовательных инстанциях, подтверждая сам факт ее трудоустройства в конкретных местах в конкретные годы. Но ничего нового увидеть между строк мне не удалось.

Семейные фотографии были аккуратно разложены по датам, темам, местам. Бегло просмотрев часть фоток, я нашла конверт с наклонной надписью «frend».

Два обнимающихся пацана лет по десять-одиннадцать. Два старшеклассника в школьной форме. Два парня с одной девушкой у моря. Двое мужчин в костюмах возле одной невесты. Двое мужчин и одна женщина с группой детишек. Двое мужчин и одна женщина на выставке картин...

Двое мужчин, скорбно склонивших головы возле одной могилы… Таких снимков оказалось два. На обороте одного стояла пометка отцовским почерком: «2 экз. для F».

Мысль напрашивалась сама по себе. Если и был в отношениях мамы и отца кто-то третий, то лучше всего на эту роль вписывался Френд.

Рядом с отцом Френд казался слишком простым и неказистым. Отец уже в юности выглядел аристократично и благородно. Даже в шортах и майке. А его друг и в парадном костюме казался работягой, забежавшим на снимок с соседней стройплощадки. Я вглядывалась в снимок и пыталась представить, какими они были, когда собирались все вместе.

Вот мой правильный отец. Надежный, организованный, спокойный. На него можно положиться, ему можно довериться. Он ухаживает по правилам, он романтичен, он нравится людям, он верен и послушен. Идеальный муж.

Но есть другой. По принципу притяжения противоположностей он груб, не признает правил, не верит в идеалы и заповеди. Но в то же время он обаятелен, его или ненавидят, или обожают. Невозможный муж, но – страстный любовник?

Чем ты приворожила их обоих, мама? И почему Френд исчез из твоей жизни за несколько лет до твоей гибели? Хотя приехал на твои похороны и, судя по фоткам, твоя смерть была для него потрясением. Ты любила их обоих? Тогда зачем, зачем сбивала с пути истинного других - Васю, Мурада, да и остальных, ведь скорее всего этими двумя эпизодами твои похождения не исчерпывались?

Frend – по-английски «друг». С одной стороны, понятно, что тот, кого называли Френдом, явно был другом семьи, а, может и по отдельности родителей, хотя и в несколько разных смыслах. Но, может, прозвище основано на каком-то созвучии с именем-фамилией? Френд почти тоже самое, что и Федор или Федоров, например.

Забрав одну из фотографий с похорон, остальные я максимально аккуратно сложила обратно. Незачем давать отцу повод обвинить меня в явном криминале. Устроившись за помпезным столом, я внимательно пролистала толстую телефонную книгу. Отец педантично вписывал в нее все свои контакты полностью. Сделал бы он исключение для Френда? Может, и для телефона он воспользовался таким же обозначением?

Увы, в телефонной книге не было ни одного Френда, зато обнаружилось семь Федоров. Трех можно было не считать, поскольку это были дети каких-то издательских работников. Кто-то из оставшихся мог быть загадочным Френдом, а мог и не быть им. Никаких упоминаний Френда я не нашла и в здоровом адресном справочнике, найденном в нижнем ящике стола. Сами ящики представляли собой все такой же образцовый склад накопленных за жизнь вещей. Впечатляла коллекция корочек, начиная с партийного билета КПСС и заканчивая сувенирной книжицей «Члена приличного общества». А вот собрание значков разочаровывало – сплошное «Будь успешным» и «За мной в светлое будущее».

Кто такой Френд и как его найти, я так и не узнала.

Кирилл закрыл за мной дверь квартиры. Я благодарно улыбнулась ему и охотно подставила губы под сладкий долгий поцелуй. Но где-то внутри моей головы уже шла работа по планированию звонков и визитов на ближайшее время. Кто-то из старых друзей родителей расскажет мне, кто такой Френд. Пусть посмеются над маленькой бестолковой неудачницей Ритой или позлорадствуют над досадной оплошностью в жизни Рогальского - бестолковой дочкой. Главное – пусть болтают. А слушать я умею.

17. Тупики и стены

Следующая страница: 17. Тупики и стены

Манипулирование, навыки аналитического мышления, хорошая память, принятие небанальных решений… Нет, это не про меня.
«Ведьма в лесу»