Татьяна Латукова. Детектив «Пять, восемь, тринадцать...»

3. За пустым столом

Мы с отцом проведываем Бабаню по очереди. Это неудобно и отнимает много времени, но не бросать же старушку совсем в одиночестве. Бабаня живёт в своём старом доме, и все разговоры о том, что можно было бы занять апартаменты в отеле, воспринимает в штыки, как попытку нерадивых потомков отобрать последнее. Она ещё бодра и готова сутками резать свои сложные салаты, однако разум всё чаще подводит её, и я задумываюсь о том, что однажды она начнёт забывать выключить плиту. Пока до такого не доходило, но отдельные звоночки тревоги уже прозвучали.

Моё отношение к Бабане противоречиво и исполнено с одной стороны, детских обид, с другой стороны, взрослой благодарности. Она меня растила, учила всему, что знала сама, а в её строгой требовательности, стоившей мне многих слёз в детстве, не было собственно злости. Ей было за шестьдесят, когда вдруг оказалось, что надо растить ещё одного ребёнка. Это была непосильная нагрузка, и то, что Бабаня доводила меня до слёз, было результатом её внутренней усталости.

Лет в двенадцать я заявила Бабане, что хочу стать актрисой. Бабаня удивлённо подняла брови, а через неделю передо мной легло несколько листов убористого текста. Краткий перечень того, что мне надо прочитать, освоить, выучить наизусть. Я начала учить какую-то пустяковую роль, а заодно выслушивать издевательские комментарии Бабани. Она твердила, что я некрасива, плохо говорю, нелепо двигаюсь, и никогда не смогу никому понравиться. Я упрямилась, но силы были неравны. И я сказала себе, что всё это кривляние на публику – не для меня.

Через какое-то время я увлеклась наблюдениями за улитками и червяками, которые обитали в нашем дворике. Да и пустоши вокруг лиманов кишели разной мелкой живностью. Я глотала книжки по биологии, ковырялась в маленьких норках и даже раздобыла рекламную брошюрку биофака столичного университета. Бабаня предложила мне ощипать и разделать курицу. С этим я справилась. Но потом за ерундовую провинность Бабаня растоптала большую виноградную улитку Аниску, которая жила у меня в стеклянной банке. Я была безутешна всё лето. С биологией было покончено.

За год до окончания школы я вообразила себя художницей. Я измалёвывала альбом за альбомом и уже мысленно представляла, как открываю выставку своих работ. Бабаня честно сказала, что по художественному профилю я не смогу никуда поступить. Во-первых, я не умею рисовать носы и уши. Во-вторых, у меня нет никакой протекции, а без этого делать в искусстве нечего.

В конце концов, я никуда не поехала. Но не потому, что поленилась или не могла придумать очередное призвание. Мамася, много лет стоически терпевшая все загулы отца, вдруг нашла себе другого мужчину. Эту находку, конечно, тоже надо было спасать, вытягивать со дна, воспитывать, но размах задачи требовал того трагизма и страдания, до которого мой родитель не дотягивал.

Отец, благосклонно принимавший свою роль спасаемого, остался без воспитания. И его хватил инфаркт. Заниматься привычными делами он не мог, да и Бабаня враз сдала и постарела. Пришлось мне подхватить семейную традицию и вжиться в образ скаредной владелицы курортных коек.

В первое лето работы я поняла, что мне незачем учиться далеко и абстрактно. Я могла учиться тому, что действительно нужно – и прямо по месту приложения знаний. У меня ведь есть то, что прокормит. Причём кормить будет только три месяца, а всё остальное время можно заниматься чем угодно. Путешествовать, веселиться, развлекаться.

К следующему сезону отец поправился, Бабаня приободрилась. Они пытались заводить разговоры о том, что мне уготовано светлое будущее в столицах или даже заграницах. Но я-то уже была Натальей Александровной, строгой хозяйкой мини-отеля «Весёлые Ладошки», и я прямо заявила, что никакие столицы мне не нужны. Один из друзей отца договорился, чтобы меня зачислили в педагогический. Кое-как, на тройки я выскребла свой диплом. И теперь могу говорить, что он у меня есть.

Улица моего детства резко преобразилась на рубеже столетий. На кусочках частного сектора быстро построились всевозможные отели. И вместо ряда однотипных трёхоконных избушек с треугольными крышами возник сложный лабиринт вплотную втиснутых домов, которые подчинялись одной задаче: уместить на крохотной территории как можно больше номеров.

Во всём квартале остался только один старый дом. Хотя и он оброс высоким забором. Я поставила этот забор ради своего комфорта – чтобы не быть выставочным экспонатом для вечно глазеющих отдыхающих.

Толкнув калитку, я втащила во двор сумку с продуктами, выпрямилась и удивилась. За покосившимся столом рядом с Бабаней восседал не кто-нибудь, а Роман Алексеевич.
– Здравствуйте, Наталья Александровна.

Повернувшись к бабушке, гость спросил:
– Может, вы помните серый дом на углу? Там ещё два чердачных окна было.

Бабаня нахмурилась и отказалась признать существование серого дома:
– Что за серый дом? Я все наши дома помню. Не было у нас серых. Был голубой, что порушили под магазин. Был зелёный со столбиками витыми. Был маленький розовый, что грузин для дочери-вертихвостки построил. А на углу дом Сидоровых стоял. Огромный, в три этажа, с балконами. Да оно и понятно – у Сидоровых-то денежки водились. А на перекрёстке башню строили, да не достроили, так палаточникам коробку из стен и сдавали…

Гость не мешал бабушке вспоминать все дома в окрестностях, но я поймала на себе его пристальный взгляд. Вспомнить, что ли, пытается? Так я, наверное, ещё в пелёнках агукала, когда он отели скупать начал.

Серьёзное лицо, но без суровости. Хотя улыбаться до ушей Роман Алексеевич вряд ли умеет. Брови хмурит часто, и морщинка поперёк лба уже пролегла. Выбрит чисто, да и весь аккуратный, одежда простая, но не из магазина распродаж. Взгляд спокойный, уверенный. Знает человек, зачем на белом свете живёт. И знанием этим горд и доволен.
Интересный, однако, сосед нарисовался.
Хотя так откровенно пялиться на него необязательно.

– А вот когда старую избу Кутиковых в кирпич забрали, я Мишане сразу сказала, что не от ума этот кирпич. И точно, как в воду глядела. Влетела в стену машина пьяницы, весь кирпич и посыпался. А серого дома у нас не было. Точно говорю, что не было…

Я занялась привычными делами. Дотащила сумку до кухоньки, разложила продукты, проверила состояние спальни и санузла. Собрала забытую в комнате посуду, наскоро её сполоснула, поправила покосившуюся раму…

И вспомнила серый дом. Точно – с двумя оконцами-глазками. В этом опрятном домике жила милая старушка. Имени я вспомнить не могла, но почему-то представляла себе большой фартук.

Вытерев руки, я вышла, присела к столу и встряла в бубниловку Бабани:
– Возле серого дома росли розы высокие. Они опирались на палочки с перекладинами. Цветки тяжёлые всегда вниз склонялись, а когда осыпались, внизу ковёр из лепестков получался. Нам давали саженцы роз из того дома, но они не приживались. Ни у кого не приживались. А в сером доме были.

Роман Алексеевич кивнул и улыбнулся. Не до ушей, но и не скупо.
– Да. Роз было много.

Бабаня раздражённо заспорила:
– Что ты придумываешь? Не приживались. У меня всё приживалось. И розы всякие, и ромашки на толстых стеблях пушистые, и с маленькими лепестками цветочки, забыла, ну, подскажи мне, жёлтые такие.
– Ноготки.
– Вот. Всякие цветы были. И помидоры. У нас самые лучшие помидоры были. Вот кого хочешь спроси – любой скажет, что таких помидоров, как у Ладошкиных, нигде не найти.

В моей памяти всплыло пятно, издающее страдающие звуки.
– А ещё в сером доме кот был. Рыжий такой, толстый, ленивый. И он совсем не царапался. Старушка, что в доме жила, его из хрустальной вазочки кормила.
– Это моя бабушка. Мария Григорьевна.
– Она не пускала постояльцев. И летом вся улица ходила к ней на посиделки. Во всех дворах сидели курортники, а у неё – только свои. Но дом снесли, когда я маленькая была, я и не помню ничего… Хотя нет, помню, пианино было. Мамася всё боялась, что я уроню на пальцы крышку от клавиатуры.
– Меня в детстве учили на нём играть. Мама считала, что музыкант – самая хлебная профессия в мире. Если не в консерватории, так в кабаке заработать можно.

Бабаня напрягла память и выдала:
– Что-то я не помню никакого пианино. Это не у Машки пианино было. Это у Донковых баян был.
– Ты, Бабаня, гостя за пустым столом держишь. Нехорошо.
– Нет-нет, не беспокойтесь. Я гулял по старым тропкам-дорожкам, но всё сильно изменилось, потом увидел ваш дом, решил зайти. И с моей стороны нехорошо с пустыми руками являться. Так что отложим застолье на потом.
– Всё равно. Вы любите булочки с маком? Или с корицей?
– Не надо суеты, Таша. Ты ведь Таша, да?

Ташей меня иногда называет отец, добавляя к Таше ещё и Гуашу. На одном местном наречии «гуаша» означает «княгиня», и отцу кажется, что Таша-Гуаша звучит благородно. Такие своеобразные представления у него о благородстве.
– Ты маленькой тихоней была. Светленькой, пушистой. Я малышей не очень-то примечал, но ты точно к бабушке приходила.
Пушистая. Это где-то на уровне кота.
– А меня вспомнишь?

Этот мужчина не торопит с ответом, но и ждать долго не будет. Выражение лица приветливое, хотя в этой приветливости есть привычка. И злость под маской не спрятана. Сам по себе человек спокойный, без вздорности и эмоциональных вспышек. Взгляд и задумчивый, и немного рассеянный. Часть мозга явно застряла в каком-то другом месте.
Интересно, а жена у него есть? Или подружка?
Не-не-не, эту тему развивать не будем…

Роман Алексеевич не дождался ответа и представился:
– Я – Рим.
Мощная заявка. А можно я тогда Византией буду?

В памяти закопошились обрывки воспоминаний о школьном скандале. Старшеклассник заспорил с училкой на уроке истории. Отстаивал тонкости бытия вечного города. Спровоцировал училку на сердитую отповедь. И в запале бросил, что готов ответить за весь Рим. Училка этого так не оставила, и упрямого знайку хорошенько пропесочили за неуважение к учительскому труду и учебнику истории.
Роман, защитник Рима. Выходит, это он и есть.

Скандалы со старшеклассниками меня по малолетству не занимали. Но Бабаня и отец неоднократно обсуждали дурость школьных мегер, сожалея, что мальчику зарубят золотую медаль.
Прилично будет спросить, зарубили или нет?

– Таша, а ты в сторону отеля поедешь? Подвезёшь меня?
– Я не поеду. У меня нет машины. Я хожу пешком.
Рим удивился и уточнил:
– И до отеля пойдёшь?
– Полчаса всего.
– Хорошая практика. Но у тебя плохая обувь.

Это вообще не моя обувь. Только как это объяснить? Знаете, Рим, я взяла туфли у Зойки, потому что её шпильки взяла Ольга, а Зойке в туфлях жмёт, они чуть меньше размером, и поэтому она попросила мои тапочки… Ему всё равно не понять.

Распрощавшись с Бабаней, я отправилась домой. В компании Рима. У него оказалась мягкая, пружинящая походка. Передвигался он легко и вроде бы по-спортивному, но основательно, неторопливо. Наверное, если бы он пошёл в своём темпе, я бы его не догнала. Но он подстроился под меня.
Красивый мужчина. Прям приятно рядом пройтись.

——————————————————

Читать он-лайн главы из детектива «Пять, восемь, тринадцать...»:  

1    2    3    4    5    6    7    8    9    10    11    12   

Следующая страница: 4. Честный расклад

Буду ли я искушать тебя? Чем тебя искусить-то? Шоколадку хочешь? Хочешь. Кусай, искушённая ты наша.
«Талисман»